https://24.media.tumblr.com/tumblr_lwv6 … o1_500.gif

▲►
STAND UP WHEN YOU HEAR MY NAME,
BECAUSE I THINK THAT WE'RE THE SAME.

CAN YOU STAND THE PAIN?
HOW LONG WILL YOU HIDE
YOUR FACE?
Остывший кофе душит терпкой горечью, а собственный дом – едким одиночеством, обратившимся в нежные звуки скрипки, раздающиеся за стеной. Минкён всего в паре метров от него, прячется за закрытыми дверьми, утопая в музыке по примеру сводного брата, и Минхён искренне рад этому. Его отец и мачеха вновь уехали, оставив своих не выносящих друг друга детей вдвоем, и Минхён скрылся от сестры при первой же удобной возможности. Для нее не нужно было придумывать оправдания, достаточно было просто молча удалиться, накрепко закрыв дверь, ведущую в сверкающую чистотой и порядком спальню, и она бы все поняла. Не возражала бы, не кричала, лишь смерила бы разочарованным взглядом, ставшим ее коронным ответом на чужое ледяное отчуждение. Минхён хотел бы сказать, что такое положение вещей вполне его устраивало, но это стало бы ложью. Само присутствие Минкён в его доме нарушало его душевное равновесие, превращая его в маятник, отмеряющий два диаметрально противоположных положения: разрывающее грудную клетку на части чувство вины и острая, колющая где-то под ребрами ненависть, спрятанная за холодным безразличием. Вот только Минхён уже который месяц не мог понять, к кому именно испытывал последнее чувство: к сестре, почему-то проводящей дома слишком много времени, несмотря на каникулы, и действующей этим Хвану на нервы, к отцу, который сыграл вторую свадьбу буквально сразу после развода с матерью Минхёна, или же к самому себе, топящем нежелание мириться с суровой действительностью в собственной гордости.

Очередной глоток кофе заставляет Минхёна брезгливо морщиться, но выходить из комнаты, чтобы сварить себе новую порцию, у него нет никакого желания. Он почти не спал этой ночью, забывшись неровным, беспокойным сном лишь под самое утро, и поэтому сейчас нуждается в дозе кофеина, как никогда. В своей бессоннице он уже успел обвинить и скрипку Минкён, и сезонный зной с его тяжелым влажным воздухом, и даже отъезд родителей, но только не собственные тягостные мысли, которые полночи не давали ему расслабиться. Летний день догорает ярким закатом, разливающимся по небу багровой краской, и Хван озадаченно смотрит на часы. До сегодняшней встречи выпускников школы дзюдо остается не так много времени, и Минхён лишь устало вздыхает, опуская голову на письменный стол, за которым сидел все это время. Он не горел ни малейшим желанием посещать это мероприятие, хоть по-прежнему и поддерживал некоторые контакты с теми, с кем в подростковом возрасте имел честь тренироваться, потому что прекрасно понимал, что не пройдет и пяти минут, как это официальное на первый взгляд сборище превратится в обычную вечеринку.

Нельзя сказать, что он не любил подобные посиделки, подразумевающие громкую музыку, танцы и алкоголь, наличие которого гарантировали более старшие выпускники, нет. Просто он не умел веселиться так, как остальные, все время думая о том, как бы сохранить лицо во всех смыслах этого слова. Минхён был не самым сговорчивым и ярким посетителем таких праздников жизни, однако по каким-то причинам [возможно, дело было в его странном умении притягивать к себе чужой взгляд] его продолжали приглашать на них. Вот и в этот раз его бывший товарищ радушно позвонил ему, чтобы позвать на знаменательное событие, о котором уже завтра большинство гостей непременно забудет, и Минхён зачем-то ответил согласием, отчаянно уцепившись за возможность сбежать из собственного дома, чтобы не тратить еще один вечер в обществе себя любимого или, того хуже, Минкён, от которой он хотел держаться подальше всеми возможными способами, лишь бы только отвергнуть ту пугающую правду, которая слабо теплилась у него внутри и медленно прорастала сквозь тело.

Меньше всего Минхёну хотелось идти на эту встречу одному. Хоть чужое общество и могло неплохо скрасить этот бессмысленный день, Хвану всегда было чуть спокойнее, если рядом с ним находился близкий человек. Таких в его жизни было совсем немного, несмотря на его весьма широкий круг общения, и лишь одного из них он мог с уверенностью назвать своим лучшим другом, несмотря на все протесты окружающих.

Знакомство с Сону стало для Минхёна едва ли не судьбоносным, ведь лишь с этим человеком ему удалось сохранить тесные отношения после того, как он перестал заниматься дзюдо. Минхён видел в нем не просто случайного приятеля, с которым его свели обстоятельства. Сону стал для него настоящей родственной душой, отражением собственных мыслей и проблем и его тихой гаванью, которая порой забирала слишком много сил. Минхён никогда не жаловался: ради этого парня он был готов пожертвовать не только своим временем, но и своими планами, потому что у Сону не было никого, кому бы он смог выговориться о всех своих переживаниях. Минхён никогда не осуждал его ни за сказанное, ни за сделанное им, в то время, как все вокруг бросали на него полные презрения взгляды. Сону не оставался в долгу: он смотрел на мир с таким высокомерием, будто каждый в нем – пустоголовый болван, и лишь заботливый и понимающий Хван Минхён не похож на остальных.

Иногда Минхён, замечая, как все сторонятся младшего, жалел о том, что они не имеют возможности понять, сколько всего на самом деле кроется внутри Сону. Как бы Он ни старался выпускать когти и сыпать ядовитыми словами, словно щит защищающими его от пугающей собственной уязвимости, для Минхёна он всегда будет ребенком, которому никто не удосужился подарить такое простое и нужное всем тепло. Минхёну хотелось бы чаще видеть не надменный оскал, холодной усмешкой застывающий на тонких губах Сону, а приятную улыбку, которой он лишь изредка, вдали от чужих взглядов, мог поделиться со старшим, когда тот пытался отвлечь его какой-то совершенно глупой историей. Минхён мечтал, чтобы Сону понял, что он не лишний, не дефектный, а чрезвычайно нужный, необходимый кому-то настолько, что без него становится невозможным дышать. И Хван искренне желал ему найти того, кто сумел бы подарить ему эти неповторимые чувства, а до тех пор он взялся оберегать и защищать его, но только так, чтобы не выносящий ощущения собственной слабости Сону ни за что этого не понял.

Минхён вполне осознавал, что вряд ли Сону получил приглашение на встречу: на занятиях борьбой он так и не смог обзавестись хорошими знакомыми. У большинства ребят он создавал о себе негативное впечатление, и это было на сто процентов взаимно. Поэтому Хван решил сам позвать друга, уповая на то, что вдвоем им определенно не будет скучно. Вполне ожидаемый отрицательный ответ не заставил себя ждать, так что Минхёну оставалось лишь с тяжелым сердцем в одиночку собираться на далеко не самое значимое в его жизни мероприятие.

К счастью, мучаться с выбором одежды ему долго не приходится, ибо отлично структурированный гардероб сам предлагает ему не слишком официальное, но вполне эстетичное и уместное решение. После недолгих сборов он уже ловит автобус, совершенно не стыдясь того, что он не предупредил о своем уходе сестру. Вечер приносит с собой долгожданную прохладу, но влажный летний воздух продолжает казаться почти осязаемым и оседающим на коже прозрачными каплями. Минхён задумчиво следит за тем, как за окном быстро проносятся разноцветные неоновые вывески, на скорости смешивающиеся в одно яркое неразличимое пятно, но от созерцания вечернего города его отрывает неожиданный звонок. Хван молится всем богам, чтобы это не была потерявшая его Минкён, но вызывающий абонент вызывает не ожидаемое раздражение, а теплую радость: Он Сону.

– Алло, – мягко отвечает Минхён, но чужой голос звучит так сурово и отрешенно, что Хван сразу же понимает, что что-то не так, и едва давит в себе желание поскорее спросить, все ли с другом в порядке, – Да, хорошо, я тоже в пути, уже почти приехал. Скоро увидимся, – с одной стороны, Минхён рад услышать, что Сону не оставит его одного и все-таки сможет посетить пресловутую встречу, но обстоятельства такого решения вызывают в нем слишком много вопросов. В словах Сону Минхён услышал такое отчаяние, что на миг ему самому стало почти ощутимо больно, и это чувство отдавалось легкой дрожью в бледных пальцах, напряженно сжимающих телефон. Волнение Сону ненадолго притупляет прибытие к месту назначения и необходимость приветствовать знакомые, но давно забытые лица, которые смотрят на него с нескрываемым интересом. На дежурные вопросы, как дела, Минхён лишь ненароком пожимает плечами: в его жизни произошло так много изменений, но рассказывать о них на каждом углу он не видит смысла. К счастью, долго терпеть пытку в виде бессмысленных бесед ему не приходится, потому что Сону появляется на пороге так внезапно, что у Минхёна перехватывает дыхание.

– Привет, – здоровается Хван, наконец, пробравшись сквозь толпу веселящихся парней, – Рад, что ты пришел, – искренне признается он, слегка улыбаясь краешком губ, и теряется в том, что хочет сказать еще, – Все… хорошо? – Минхён не желает задавать Сону таких глупых вопросов, но неуверенный взгляд младшего, пробегающийся по паре незнакомых человек, принуждает его к этому, – Пойдем, попытаемся вспомнить тех, с кем так или иначе пересекались. У меня пока это плохо выходит, – Минхён снова предпринимает свой излюбленный прием отвлечения друга от печальных мыслей и дружелюбно хлопает того по плечу, на секунду легко сжимая его ладонью. В конце концов, они оба пришли сюда для того, чтобы сбежать. Минхён – из собственного дома, а вот от чего бежал Сону в этот раз, старшему только предстоит узнать, поэтому он задерживает внимательный взгляд на чужом лице, надеясь прочитать в нем хоть какой-то, пусть даже самый незначительный намек.

nothing will be bigger than us when we're standing side by side.
[float=left][/float]У них обоих внутри давно поселилась пустота, крепко пустившая свои извилистые корни по всему телу. Темное, тянущее чувство одиночества просачивается сквозь кожу, расцветая черными розами с колючими шипами, заключающими в клетку хрупкое сердце, которое лишь недавно вышло из нежного возраста и столкнулось с такой суровой непробиваемой стеной под названием «жизнь». И пустоту эту не заполнить ничем – лишь друг другом и мягкостью таких необходимых им прикосновений. Сону внутри теплый – Минхён знает это, как никто другой. За холодным выражением лица и сверкающим высокомерием взглядом прячется его настоящий друг, который отчаянно цепляется за него, будто за последнюю соломинку, удерживающую его от падения. Минхён тянет его к свету изо всех сил, совершенно искренне надеясь, что его попытки скрасят тягостные будни младшего, и Сону поддается, на мгновение, конечно, но соглашается, позволяя мягкой неуверенной улыбке дрогнуть на тонких губах. Так бывает нечасто, оттого Минхён и научился ценить эти чудесные моменты, когда их обоих невесомым одеялом накрывали спокойствие и приятная безмятежность. В такие секунды Сону ненадолго забывал о своих многолетних проблемах, а Минхён отпускал траур по развалившейся семье и, закрывая глаза, переставал видеть в темноте лицо сестры, смотрящей на него с нескрываемой неприязнью. Тогда Минхён становился счастливым и стремился поделиться крошечными крупицами своей зыбкой радости с Сону, который с благодарностью принимал их, бережно храня в постепенно размывающихся воспоминаниях.

Рядом с Сону боль отходила на второй план, и Минхён не понимал, почему, но старался на этом откровенно не зацикливаться. Но это никогда не длилось слишком долго. Жизнь будто снова и снова пыталась уязвить их побольнее, лишний раз напоминая о том, что им никогда не следует расслабляться. Всего один чей-то звонок мог разрушить всю установившуюся на краткий миг гармонию, жестоко оповестив их о том, что им пришла пора возвращаться к реальности, в которой нет места фантазиям. И Сону снова начинал смотреть на мир исподлобья, будто каждый вокруг норовит ранить его, а Минхён вновь прятался в своей непроницаемой скорлупе молчаливой загадочности, которая так часто кружила головы до мигрени болтливым подругам Минкён, которые порой гостили у них в доме.

И вот, Сону снова улыбается так широко и открыто, что Хван не может не просиять ему в ответ. Минхёну все еще не по себе от того, что Он пришел туда, где, если судить по обращенным к нему напряженным взглядам присутствующих, ему не особо рады, но Сону, кажется, это мало волнует, поэтому Минхён решает повременить с беспокойством и чувством вины, которые и без того одолевали его практически постоянно по совершенно разным поводам. Смешиваясь с оставляющей на душе уродливые шрамы ненавистью, они отпускали его из своих цепких лап лишь по ночам, когда ему удавалось провалиться в сон не под самое утро, а около полуночи, когда серебристый свет луны робко проникал в его комнату, быстро рассеиваясь в непроглядной темноте спальни. В такие ночи когти хронической бессонницы не спешили вонзаться в него, лишая сна и покоя, и Минхён был благодарен судьбе за редкую возможность выспаться. У него давно не было ни кошмаров, ни приятных сновидений, от которых не хочется отрываться, – его бесповоротно поглотила та пустота, которая распространилась в его родном доме, оставшись на стенах фантомным налетом какого-то необъяснимого угнетающего ощущения.

Минхён считает, что сегодня вечером он должен закрыть глаза на все тревоги. Он в расслабляющей обстановке, с ним рядом Сону, а вокруг много знакомых лиц, хоть он и едва может вспомнить их имена. Он вполне может хоть раз позволить себе расслабиться, посвятив время самому себе, а не игре в примерного семьянина, который с полным принятием относится к чужакам под собственной крышей. Напряжение понемногу отступает мягкими волнами, а Хван лишь глубоко вздыхает: сегодня он принадлежит лишь себе.

Сону шепчет тихо, так, чтобы лишь Минхён мог его услышать, и тот одобрительно кивает, мысленно соглашаясь с тем, что для важного рассказа младшего требуется совершенно другая атмосфера. Младший касается ладони Хвана, сначала как-то робко, чуть неуверенно, но уже через полсекунды сжимая ее так, что Минхён давит в себе удивленный вздох, бросая взгляд на длинные пальцы, обвивающие его собственные. У Сону всегда холодные руки, их бы согреть кому-то, крепко и надежно прижав к теплой груди, и Минхён готов, даже если он об этом не просит. 

– Поосторожнее со словами, – усмехается Хван, усаживаясь на неудобном барном стуле рядом с Сону, – Думаю, здесь собралось немало людей, которые все еще не могут забыть свои поражения. Кажется, я привел тебя в логово хищников, – оглядываясь, произносит Минхён, с трудом сдерживая виноватый смех. Сону, кажется, все это уже не волнует: он поставил своей целью на сегодня действительно расслабиться, поэтому заказывает для них с Минхёном виски, и старшему остается лишь удивленно наблюдать за тем, как бармен щелкает пальцами в знак принятия заказа и тянется к бутылке с горячительной жидкостью. Хвану кажется, что его нижняя челюсть только что оказалась где-то под барной стойкой, и он лишь изумленно присвистывает.

– Как быстро растут чужие дети, – цокает он языком и картинно качает головой, – Двойной? Судя по всему, через пару часов мне предстоит выслушать увлекательный рассказ о том, почему ты все-таки изменил свое решение, – Минхён внимательно косится на то, как Сону опустошает врученный ему бокал, и с неподдельным интересом наблюдает за тем, какой же будет реакция друга на столь крепкий алкоголь, но Сону будто и ухом не ведет, лишь слегка жмурится и переводит гордый взгляд на старшего.

– Боже, да многим здесь стоит у тебя поучиться, – обескураженно хохочет Минхён, поднимая собственный бокал вслед за другом для неглубокомысленного тоста, – Чтобы в нашей жизни было поменьше нежелательных лиц, – он незаметно кивает в сторону окружающих и подносит стакан к губам, позволяя коричневатой жидкости опалить его горло жаром. Горячая эйфория длится всего мгновение, а виски оставляет на языке привкус неприятной горечи, из-за которой Минхён немного морщится и негромко прокашливается.

[float=right][/float]– Спасибо, теперь я чувствую себя самым ужасным хёном на свете, – смущенно прикрывает глаза Хван, слыша, как Сону смеется в ответ. Занятия дзюдо сделали свое дело: Сону и Минхён действительно мало походили на школьников, а, учитывая возраст основной массы гостей, бармен, очевидно, даже не задумался о том, что молодые люди перед ним даже не достигли совершеннолетия. Для него это, несомненно, огромный промах, а для парней – радостная новость, о которой, конечно, им лучше не распространяться. Хуже всего то, что на одной стопке они останавливаться не собирались, а это было чревато большими проблемами. Когда Минхён начинает чувствовать характерное головокружение, он решает повременить с алкоголем, потому что концентрировать внимание на лице Сону с каждой секундой становится все труднее. Взгляд затуманивается и то и дело соскальзывает с собеседника в сторону каких-то незначительных мелочей, поэтому Минхён вежливо отказывается от очередной порции, отодвигая от себя наполненный в очередной раз бокал. Хоть кто-то из них двоих обязан оставаться в здравом уме, иначе последствия могут быть совершенно непредсказуемыми. К тому же, именно Минхён пригласил сюда младшего, а, значит, ответственность за Сону полностью возложена на его плечи.

– Слушай, по-моему, тебе уже хватит, – Минхён окидывает Сону оценивающим взглядом, – Я не прощу себе, если твое лицо после этого встретится с асфальтом. Или чьими-нибудь кулаками, – Хван с осторожной заботой касается пальцами все тех же холодных ладоней второклассника, крепко сжимающих бокал, – К тому же, кажется, тот парень только что вспомнил, что ты когда-то ему насолил, потому что он уже минут десять не сводит с тебя глаз. И, судя по его раздраженному виду, вряд ли он хочет с тобой познакомиться, чтобы скоротать вечерок, – Минхён вдруг понимает, какую глупость только что сморозил, и слегка закусывает нижнюю губу, надеясь на то, что Сону под действием выпитого не обратил на его слова внимания [впрочем, от одной мысли об этом у Хвана по спине ползут мурашки, а на душе скребутся кошки, но он так же списывает это на алкоголь]. Тем временем, взгляд стоящего поодаль от них парня начинает беспокоить Минхёна не на шутку, поэтому он выпрямляется, пытаясь сохранить самообладание. Никто не посмеет испортить им этот вечер. По крайней мере, он на это надеется.

I was alone falling free trying my best not to forget
what happened to us, what happened as I let it slip.
►▼

Тяжелый шепот, впитавший в себя вселенскую усталость и терпкие ноты темнеющего на дне бокала напитка, звучит едва слышно и бесцельно тонет в выпитом, но Минхён успевает уловить в нем чужую слабость, из-за которой весь окружающий мир перестает для него существовать. Громкие модные треки смешиваются в непрерывный поток резких битов, эхом отражающихся от стен, и Минхён почти не различает их незамысловатого текста, полностью сосредотачиваясь на словах Сону. Внутри что-то обрывается, стремительно разрастаясь неконтролируемым беспокойством, но вместе с тем даря какое-то необъяснимое ощущение теплоты, отзывающейся легким, почти неощутимым покалыванием в пальцах. Минхён вновь объясняет это влиянием алкоголя, игнорируя странный приступ гордости, приливной волной вдруг окативший его, стоило только другу взглянуть на него с какой-то непреодолимой тяжестью в глазах. Минхён действительно рад, что Сону когда-то доверился ему, и он его, несомненно, никогда не подведет. Но самомнение быстро рушится, как карточный домик из-за легкого дуновения ветра, крошится на части, словно песочное печенье. Оно сгорает тысячу раз и превращается в жалкую горстку пепла, на которой каллиграфически выведено безжалостное «ты не смог предотвратить его ошибку».

Все происходит настолько быстро, что Минхён даже не успевает ничего осознать. Его предостережения только усугубляют постепенно накаляющуюся ситуацию, заставляя Сону резко подорваться с места и направиться в сторону парня, который уже давно неодобрительно косился в их с Минхёном сторону. Барный стул отодвигается в сторону с характерным скрипящим звуком, вызывающим раздражение и вмиг растворяющимся в звуках современной музыки, а чужие пальцы стремительно ускользают из рук Хвана, который растерянно цепляется за идеально выглаженную рубашку Сону, чтобы хоть как-то его сдержать. Разумеется, это не приносит никакого результата, и мягкая ткань чудом не рвется, когда Сону с суровым видом устремляется к недоброжелателю. Минхён рассеянно смотрит за тем, как младший пересекает весь бар, и Хван не понимает, какая муха того укусила. Кипящая в Сону злость ищет выхода, мечется внутри раненой птицей, бьющейся поломанными крыльями о клетку из ребер, стекает по горлу тягучей горячей смолой из ядовитых слов, а Минхён винит себя, что ничего не может с этим сделать. Обида сидит в Сону слишком глубоко, ее не заглушить ни крепкими объятиями единственного друга, ни выпитым алкоголем, который, кажется, лишь подогрел разрушительную силу, угрожающую окружающим страшной расправой.

Минхён спохватывается и вскакивает с места слишком поздно, когда чужая рука уже занесена над лицом Сону. Кулак проезжается по скуле младшего, и Хван забывает обо всем, расталкивая заинтересовавшихся происходящим зевак, столпившихся возле двух участников внезапного конфликта. Минхён пробирается сквозь удивленную толпу именно в тот момент, когда Сону наносит ответный удар, вынуждая тем самым смутно знакомого парня согнуться от боли и начать отчаянно хватать ртом воздух, только что жестоко выбитый из его легких.

– Какого черта ты делаешь?! – кричит Минхён, крепко вцепляясь в плечо Сону, который, очевидно, распалился настолько, что совершенно перестал обращать внимание на попытки успокоить его и безразлично пытался сбросить с себя хватку старшего. Парни обмениваются еще парой крайне болезненных ударов, и Хван понимает, что, если не прекратить это безумие сию же минуту, для обоих дерущихся оно может закончиться очень плачевно. Сону не сдается, Минхён видит в его темных глазах невероятное желание причинить сопернику максимальную боль, и это до невозможности пугает его. Все выглядит совсем не так, как тогда, в подростковом возрасте, когда Сону принимался тренировать приемы борьбы на каждом своем недруге, удостоившим его неосторожного слова. Тогда все казалось оплотом банальной детской несдержанности, но теперь Минхён даже боится представить, насколько же темны бесконечные коридоры души Сону, по которым он продолжает петлять изо дня в день в поисках призрачного, едва уловимого света.

baby, did you forget to take your meds?
В драке появляются все новые и новые участники, которые изо всех сил стараются утихомирить разъярившихся парней, заломив им за спиной руки. Крики с каждой секундой становятся все громче и уже перекрывают звучащую музыку, и Хван уже сам теряется в пространстве, отталкивая Сону назад и становясь перед ним. Ему чудом удается увернуться от чужих ударов, норовящих и на нем оставить несколько багряных гематом. Ловко избегая перспективы также оказаться втянутым в случайную и бессмысленную ссору, Минхён хватает Сону за шею, пытаясь обратить его затуманенный виски взгляд на себя.

– Хватит, прекрати немедленно, – угрожающе произносит старший, не замечая, как возмущенные возгласы вокруг неумолимо стихают. Минхён без тени сомнений оттаскивает Сону от места драки и, от греха подальше, направляет его к выходу из бара. Сону еще раз бросает горящий ненавистью взгляд в сторону пораженных таким неожиданным поворотом вечера знакомых, а Минхён неловко кланяется и извиняется перед присутствующими за причиненные им неудобства. У Хвана в голове лавина совершенно несочетаемых чувств, в которой он моментально теряется, из-за чего спешит поскорее убраться из злосчастного места, молясь о том, что за ними не погонится несколько особенно отмороженных парней, пожелавших поквитаться за категорично испорченную встречу.

Минхён холодно толкает Сону вперед, заставляя того ускорить обессиленный шаг. Он не знает, когда в прошлый раз злился на неугасающий темперамент младшего, и злился ли так на него вообще. Хван всегда предпочитал мириться с периодическими заскоками друга, относился к ним с пониманием и порой осторожно давал ему советы, но в этот раз стыд за поступок Сону клокочет в нем пробудившимся вулканом. Они идут вниз по улице в абсолютном молчании до того момента, пока Минхён не заворачивает в узкий переулок, который идеально подходит для того, чтобы скрыться от возможных преследователей. К счастью, кажется, нежелательного хвоста за ними не было, и Хван облегченно вздыхает. Все же он и представить не мог, что присутствие Сону на празднике в прошлом хорошо знакомых ему людей обернется таким непредсказуемым образом.

– Ну, и чего ты этим добился? – в голосе Минхёна едва заметно сквозит разочарование, но он по-прежнему беспокоится за друга и ненавидит себя за то, что вообще предложил ему пойти на это бесполезное мероприятие, – Неужели так тяжело было сдержаться, он ведь даже не собирался ничего предпринимать, а ты полез к нему с кулаками, – сокрушается Хван, усаживая Сону на ближайшую скамейку. Озлобленность постепенно отступает и возвращает законное место привычной тревоге, плещущейся мягкими волнами в темно-ореховых глазах Минхёна. У него сердце сжимается от вида измученного, но по-прежнему старающегося сохранить честь и достоинство Она, а из груди вырывается судорожный вздох. Сону бы отвезти в больницу для профессиональной помощи, но это неминуемо навлечет новый виток проблем не только на них, но и на их родителей, потому что тогда им придется отвечать на допросы о том, как пара учеников старших классов не только смогла пробраться в бар, но и купить в нем выпивку. Минхён неспешно тянется онемевшими пальцами к чужому усталому лицу и, хватая за подбородок, бесцеремонно поднимает его к свету уличного фонаря, чтобы получше рассмотреть нанесенные Сону побои.

– Что ж, бывало и похуже, – грустно произносит Минхён, мягко касаясь разбитой скулы. Он осторожно очерчивает указательным пальцем красноватый след, ведет вниз, как бы случайно задевая уголок израненных губ, – Какое расточительство, – задумчиво шепчет он, мысленно примечая, что Сону слишком красив, чтобы позволять себе так обращаться с его собственным лицом. Хван вовремя вспоминает, что, как всегда, предусмотрительно захватил с собой носовой платок, который тут же извлекает из кармана и легко прижимает к чужим губам, аккуратно вытирая кровоподтеки.  – Больно? – в тихом голосе звучит неподдельная забота, которой к Сону, наверное, у Минхёна порой бывало слишком много. Он никогда не казался окружающим человеком, способным на такие чувства. Даже его собственные одноклассники, с которыми он проводил большую часть своего времени, иногда замечали в нем некоторую закрытость и неумение откликаться на чужие просьбы. Сону же был одним из немногих, кто видел и ценил эту его сторону. И это была одна из важнейших причин, почему он так много значил для Минхёна.

you are not alone
Зияющая дыра в груди Сону стремительно разрастается, волной выплескивает наружу давно копящуюся внутри него боль и превращает его тело в послушную марионетку, которая готова совершить любые безумства для того, чтобы края огромной не видимой глазу раны в районе сердца перестали гноиться. Когда Минхён смотрит в его полные усталости и тревоги глаза, ему кажется, что он смотрит в бездну, из которой разит зимним холодом с солеными из-за близости моря суровыми ветрами, и он почти ощущает это, когда Сону сокращает между ними расстояние до самого минимума, прижимаясь к нему так крепко, как только может. Минхён на мгновение замирает не то от неожиданности, не то от этого скребущегося внутри голодной кошкой морозного чувства, которое из-за чужой близости будто передается теперь и ему, жадно распространяясь по его телу. Минхён все же предпочитает списывать все на легкое удивление, охватившее его, когда руки Сону с непреодолимым отчаянием потянулись к нему. Они знакомы уже много лет, но за это время Он никогда не позволял себе подобной роскоши, которую некоторые легкомысленно нарекли бы слабостью. Какие-то границы стираются, неумолимо рушатся под натиском чужого несчастья, и Сону с печалью пляшет на останках того, что когда-то давно было барьером между ними, о существовании которого Минхён уже успел позабыть.

Хван не теряется – медлит с секунду, а затем осторожно касается теплыми ладонями чужого затылка, чтобы успокоить Сону. Настрадавшийся, разбитый и оставленный надеждой – Минхён выбрал себе не самого хорошего друга. К такому выводу пришли бы все его знакомые, и он знал, что именно это занимало их мысли, когда они видели Минхёна в компании младшего, злобно косившегося на них. Если честно, он всегда мечтал изменить Сону, помочь ему разглядеть в окружающих не только презрение к нему, но и что-то, что смогло бы захватить его дух и подарить не известные ему прежде эмоции, но, к собственному стыду, видя реакцию Сону на весь окружающий его мир, Минхён уже давно сдался, решив просто быть для него тем единственным человеком, который смог бы его понять даже сквозь плотную пелену осуждения, порой застилающую трезвый взор. Подобное всегда тянется к подобному – нерушимый закон этого мира, который Минхён уже давно осознал и принял, и поэтому никогда не препятствовал боли Сону, которая пронизывала его сотнями воображаемых нитей, накрепко связавших его со всегда готовым забрать часть ее себе Хваном. Эти нити пересекаются, путаются, превращаясь в небрежное полотно, проходят сквозь их кожу, а Минхён и не сопротивляется от слова совсем, позволяя им еще больше привязать себя к Сону, лишь бы он никогда не оставался один.

Минхён ответственен во всем. Жаворонок, встающий с первыми лучами солнца, у которого домашнее задание всегда выполнено на высший балл, а в ежедневнике дела расписаны по минутам самым аккуратным в классе почерком. Он с тяжелым вздохом жертвует развлечениями в пользу уборки, потому что Минкён снова устроила хаос и исчезла из дома, и проводит тихие вечера в компании своей гитары, потому что не хочет ничего другого. Он безразлично пожимает плечами, когда ему делают комплимент, касающийся его образцовой надежности, и заботливо посматривает на Сону, которому он готов посвятить все свое время, потому что ему это требуется, как никому другому. Минхён предусмотрительно прикрывается своей хваленой ответственностью, не раз помогавшей избежать ему сложностей, но врет себе, не замечая, что всему виной снова те пресловутые нити, которые порой натягиваются с таким напряжением, что становятся тончайшими струнами души, любое неуверенное касание к которым оборачивается нежными звуками музыки, которую не давно услышать никому.

Предательски выступающие на глазах Сону слезы – кислота, оставляющая на совести Хвана страшные ожоги. Слова Она заставляют Минхёна в очередной раз убедиться в том, насколько его друг чуток на самом деле. Грозная стена, которой он окружил себя, должна прятать его от косых неодобрительных взглядов, но он все равно замечает их сквозь крохотные несовершенства и бреши своей импровизированной ограды. Сону строил ее наспех, желая поскорее скрыться от всего того, что причиняет боль, поэтому неидеальностей, через которые к нему тянется чужая ненависть, слишком много. Он старается закрыть их собственной злобой, ядом сочащейся с его острого на недовольства языка, а Минхён – своей теплотой, которой он с Сону щедро делится, когда тот снова, как сейчас, срывается. Хван удивляется, когда осознает, что кусок льда, давно заменивший в его груди сердце, может кого-то согревать, но не противится, когда темные глаза Сону молят о помощи, напрочь игнорируя все имеющиеся на свете слова.

– Тише-тише, – едва слышно шепчет Минхён, невесомо поглаживая чужие волосы, – Они смотрят на тебя, потому что не знают, на что ты способен на самом деле. Они не подозревают, насколько ты талантлив, силен и просто уникален. Но я вижу это каждый день, – Хван слегка улыбается уголком губ, кладя свой подбородок на плечо Сону, – Я не жалею ни об одной минуте, которую провел с тобой с самого дня нашего знакомства, даже включая сегодняшний. Так, может, попытаться дать остальным разглядеть в тебе то, что я давно отлично знаю? – старший мягко вытирает рукавом своей рубашки застывшие хрустальными бусинами на густых ресницах слезы Сону и задумчиво поджимает губы, – Будет больно. Но гораздо меньше, чем больно сейчас.

Минхён вздыхает – если честно, он совсем не понимает, как им поступить в эту минуту. Отправить Сону домой в таком состоянии он просто не может себе позволить, потому что считает себя виноватым в его состоянии. Минхён беспечно разрешил другу топить поселившуюся в нем горечь в крепком алкоголе, а порядочные хёны так не поступают, по крайней мере, это изо всех сил старалось внушить ему общество. Сону нельзя сейчас оставаться одному, но находиться в такой час на улице им одним, безусловно, не следует. Охватившее Хвана беспокойство за лучшего друга подталкивает его к решению, к которому он бы никогда не пришел, не будь их ситуация настолько спорной.

– Нужно выбираться из этого захолустья, – оглядывается Минхён, – Поедем ко мне, я не позволю тебе пойти домой после всего того, что случилось. Слишком много переживаний на один вечер, хватит с тебя. К тому же, я все еще чувствую себя виноватым за то, что втянул тебя во все это, – Сону качает головой, но Хван пресекает все несогласия с его предложением, и подбадривающе хлопает его по плечу. Помятые и изнеможенные, они неторопливым шагом плетутся на более оживленную улицу, на которой ловят такси, и Минхён молится, чтобы их водитель ничего не заподозрил и не разглядел в них учеников старшей школы, которые, к слову, сегодня нарушили сразу несколько запретов, прописанных в законе. Хван впервые после свадьбы отца радуется, что сегодня вечером они с Минкён остались в их доме одни, и усиленно обдумывает то, что ему следует сказать сводной сестре, когда она увидит на пороге их квартиры друга Минхёна. Третьеклассник довольно редко принимал гостей под своей крышей, потому что всегда чувствовал себя немного неловко, когда порядок в его родных стенах нарушался посторонними людьми, но случай с Сону – несомненно, совсем другое дело.

Им поразительно везет, когда шофер игнорирует их потрепанный вид и высаживает по нужному адресу, а когда Минхён включает в прихожей своего дома свет и находит на тумбочке записку, в которой Минкён предусмотрительно оповестила его о том, что отправилась ночевать к подруге, он и вовсе думает, что сорвал джек-пот. Необходимость придумывать объяснения отпадает сама собой, и Хван радушно проводит Сону в гостиную.

– Знаешь, тебе нужно выспаться, на тебе лица нет, – произносит Минхён, подавая другу стакан воды, – Я лягу здесь, а ты – в моей комнате, – он ловит на себе странный взгляд Сону, и устало трет глаза. Все случившееся на этой глупой встрече выпускников школы дзюдо изрядно его вымотало, и, честно говоря, он и сам не против поскорее отправиться в царство Морфея, несмотря на то, что выпил куда меньше, чем Сону, которому еще и досталось от старого знакомого. – Прости меня, я вел себя совершенно безответственно, – извиняется Минхён, опуская голову, – Я никогда больше не подвергну тебя таким испытаниям, – и он не лжет, давая это обещание и едва касаясь чужой ладони. Потому что Сону не заслуживает таких мучений, и Минхён готов позаботиться о том, чтобы его от них оградить.

Дружба – это то, что заставляет человека двигаться вперед, вне зависимости от того, насколько пустым и бесцельным ему кажется мир вокруг. Она наполняет каждое действие смыслом, дарит ощущение уверенности в завтрашнем дне и понимание того, что ты не останешься один, что бы ни случилось. В Сону теплится иллюзия спокойствия только благодаря этому чувству, которое ему дарит Минхён, а тот, в свою очередь, просыпается по утрам не в настолько паршивом настроении, как мог бы, потому что знает, что Сону понимает его, как никто другой. Они нужны друг другу, чтобы не заблудиться, не потеряться и не раствориться в затяжной тоске, что сдавливает их в тисках вот уже долгое время, и Минхён готов крепко держать младшего за руку столько, сколько потребуется, чтобы им обоим стало чуточку легче. Пусть даже после того, что сегодня случилось, когда в глазах Минхёна на мгновение мелькнула тень разочарования, которую он прогнал так быстро, как только смог.

Сону, как Хван и ожидал, отказывается от идеи старшего и убеждает его в том, что они прекрасно поместятся на одной кровати. Минхён равнодушно пожимает плечами – ему все равно, где спать, лишь бы его другу было удобно, и крепкий сон помог бы ему прийти в себя после его ночных похождений и отогнать от себя тревожные мысли. Минхён – не тот человек, который будет уговаривать собеседника и упорствовать, убеждая, что его мнение – единственно верное, так что он быстро соглашается, и отправляет Сону в душ, чтобы тот поскорее привел себя в порядок. Минхён не любит хаос, как в доме, так и во внешнем виде, поэтому, как только его гость скрывается за дверью ванной, он спешит найти для него свежую одежду. К счастью, по росту и комплекции, несмотря на небольшую разницу в возрасте, Минхён и Сону были практически одинаковы, поэтому Хван быстро находит чистую футболку, все еще пахнущую кондиционером для белья с ароматом лаванды, и темные пижамные шорты, которые оставляет у входа в ванную. Минхён почему-то взволнован, но он списывает свое необъяснимое беспокойство на приключившиеся с ним сегодня вечером вещи, а вовсе не на тревогу из-за внезапного ночного гостя в его доме, нарушившего привычное ему течение жизни. Минхён всегда с трудом подстраивался под неординарные ситуации, пусть даже того требовал долг. И, как бы дорог ни был ему Сону, Хван впервые пригласил кого-то к себе при таких необычных обстоятельствах, и это заставляло его ощущать себя не в своей тарелке. Тем не менее, Минхён обещал себе ни за что не показывать это Сону, поэтому, как только младший освободил душ и молчаливо появился в комнате в чужой одежде, Хван тут же скользнул в ванную, чтобы также привести себя в надлежащий вид.

Прохладные струи воды, ручьями стекающие вниз по телу, успокаивают и дарят долгожданное облегчение, и Минхён умиротворенно подставляет лицо их потокам, ощущая, как все становится на свои места. Весь сегодняшний вечер – одна сплошная ошибка, начиная с его решения отправиться на эту глупую встречу с людьми, которых он толком не помнит, и заканчивая идеей позвать с собой Сону, который, как ему всегда было известно, не был поклонником таких сборищ, и Хван в очередной раз убедился в этом в тот момент, когда ему пришлось спешно вызволять друга из неприятностей. Минхён благодарит Вселенную за то, что они не попались в руки служителей правопорядка, иначе проблем у них и их семей было бы просто навалом, но, к, счастью, эта позорная участь их милостиво миновала. Он не тратит много времени на водные процедуры, и, заметно посвежевшим, достаточно быстро выходит из ванной, возвращаясь к своему другу, который, как ему казалось, наверняка чувствовал себя прямо сейчас до крайности неловко. Родная кровать встречает его знакомой мягкостью и приятным теплом, и Минхён надеется, что Сону будет не менее комфортно, чем ему. Однако, усталость не может перебороть адреналин, все еще имеющийся в крови, и Минхён долгое время не может уснуть. Несмотря на неудобства, он лежит смирно, чтобы не помешать Сону спать, и недовольно сверлит взглядом стену, нетерпеливо ожидая обволакивающей сонливости. И вот, когда все попытки провалиться в сон теряют всякий смысл, и Минхён ощущает, как его веки, наконец, слипаются, он слышит негромкий голос Сону у своего уха.

«Ну почему именно сейчас?» – озадаченно думает Минхён, вместо ответа бросая другу слабое бормотание на уровне полушепота. Сону говорит о том, как ему жаль и как он благодарен старшему, и в любой другой ситуации Хван бы решил, что это невероятно мило и трогательно, но только не в тот момент, когда ему безумно, просто невыносимо хочется спать, а его жестоко разлучают с этим непреодолимым желанием. Минхён молчит, потому что не находит в себе сил для ответа, но каждое слово Сону он прекрасно слышит. На его губах дрожит легкая улыбка, которая моментально исчезает, когда Минхён слышит последнюю произнесенную Сону фразу.

«Что?» – единственный вопрос, застревающий в его голове. Минхёну кажется, что ему послышалось, либо он что-то неправильно понял, но, судя по тому, как резко Сону замолчал, будто предаваясь панике, его слух определенно его не обманывал. У Минхёна сердце пропускает удар, а от прежней усталости, тянущей отправиться в царство Морфея, не остается и следа. Ему, несомненно, везет, что Сону не видит его обескураженного лица в этот момент. В растерянности Минхён не находит лучшего решения, чем просто прикинуться спящим, поэтому он быстро закрывает глаза и, якобы мирно вздыхая, замирает в неестественной позе, чтобы скрыть свою уязвимость в эту секунду. Что имел в виду Сону? То ли именно он хотел сказать и тот ли смысл вкладывал в свои слова, который привиделся Минхёну? Всего одна чужая фраза поселила в сердце Хвана миллион вопросов, на которые невозможно было найти ответы вот так, прикидываясь ни о чем не подозревающим. Минхён чувствует, как Сону пытается перевернуться на другой бок, а сам свое неудобное положение сохраняет, не находя в себе сил для того, чтобы пошевелиться. Он молится всем богам, чтобы Сону поверил в его безмятежный сон, который в миг рассыпался на части. Он не знает, сколько проходит после этого времени, потому что в его голове происходит невыносимо-хаотичное движение мыслей, которые он не может остановить.

«Это ведь неправда, такого просто не может быть», – убеждает себя Минхён, не сводя глаз с узора на обоях, покрывающих стены его комнаты. Он не помнит остаток этой странной, полной не поддающихся адекватному анализу вещей ночи, но, просыпаясь утром от солнечных лучей, бьющих в окно, откровенно удивляется, что вообще смог сегодня уснуть. Лихорадочно пытаясь восстановить в памяти события их ночных приключений, Минхён опасливо оглядывается и не находит Сону рядом с собой. Он не знает, радоваться ему этому или нет, но, с минуту лежа на спине и отчетливо ощущая, как все его тело изнывает от боли, появившейся вследствие сна в некомфортной позе, пытается привести в порядок собственные воспоминания, которые перекрываются одной единственной фразой Сону, брошенной невзначай. Несмотря на раздумья, Минхён все же решается встать, устало потирая ноющую шею. После вчерашней дозы алкоголя первым и пока что единственным его желанием после пробуждения является стакан холодной воды, так что Хван шаркающей походкой следует на кухню, где встречает [о, чудо] Сону, задумчиво смотрящего в окно. Минхён опасливо останавливается на месте, рассматривая младшего с ног до головы, но потом все же начиная будничный разговор.

– Доброе утро, – Хван старается звучать как можно бодрее, чтобы не выдать в своем голосе терзающего его волнения, – Ох, черт, кажется, я был прав, когда говорил, что мне лучше лечь спать на диване. Все тело болит так, будто это я вчера кулаками размахивал, – шутит Минхён, наливая в свою чашку воды и замечая, что Сону будто избегает его взгляда, – Конечно, это не помешало мне вчера уснуть так быстро, что я даже не успел осознать, как наступило утро. Алкоголь – это зло, – Хван решает и дальше ломать комедию, начатую им этой ночью, чтобы посмотреть на чужую реакцию, – А как тебе спалось? Надеюсь, я тебя не пинал, за мной имеется такой грешок, – совершенно обычный разговор двух друзей, так почему же Минхёну кажется, будто ему приходится сдерживать дрожь? – Слушай, я ничего не говорил ночью, не помнишь? Не могу понять, то ли мне приснилось, будто я бормотал что-то нечленораздельное, то ли это действительно было, – Минхён решает, наконец, сделать выпад, который, возможно, позволил бы ему понять, что в данный момент чувствует Сону и не было ли сказанное им ночью каким-то необъяснимым случайным наваждением. Но чужое лицо не выражает ровным счетом ничего, как бы Минхён ни старался в нем разглядеть тень сомнений. Что ж, тогда он тоже не сдаст назад. Эта странная игра зашла слишком далеко.

Растерянность и смятение – два слова, наиболее лучшим способом характеризующие состояние Минхёна в этот момент. Сону выглядит так же, как и всегда, быть может, лишь слегка смущенная улыбка, вызванная утренним пробуждением в чужом доме, придает ему более простой и, как бы это ни звучало, очаровательный вид, но ничто другое не выдает в друге Хвана никаких изменений. Все тот же Сону, все тот же оболтус, постоянно извиняющийся перед Минхёном за свои внезапные срывы, несмотря на убеждения старшего забыть их и двигаться дальше. Ни дрожащего голоса, наполненного какой-то странной нежностью, так отчетливо звучащей в нем прошлой ночью, ни обеспокоенного бегающего взгляда, который ожидал увидеть проснувшийся Минхён. Сону спокоен, по обычаю чуть печален и, судя по всему, очень спешит уйти из чужой квартиры. Пока Хван спал, он уже успел привести себя в порядок и надеть свою одежду. Минхён даже не успел начать протестовать, предлагая ему что-то из своих чистых вещей вместо вчерашнего видавшего виды комплекта, потому что Сону, кажется, не нуждался в его заботе после всего произошедшего. Минхёну в последнюю очередь хотелось, чтобы его друг чувствовал себя виноватым за неудобства, которые он, по его мнению, причинил старшему. Но он прекрасно знал, что то, что укрепилось в голове Он Сону, становилось нерушимым постулатом, с которым было невозможно спорить.

Сону на вопрос Минхёна отвечает отрицательно, и тот совсем теряется в своих теориях. Может быть, все это Минхёну привиделось, послышалось и показалось под влиянием полученного стресса. Может быть, то просто был странный сон, возникший из-за воспаленного адреналином воображения вкупе с тягостным недосыпом. А, может быть, Сону просто лжет ему в лицо, испугавшись собственных слов, которые, к тому же, Минхён мог неправильно расценить. Он ведь нравится младшему, как друг, верно? Какие тут еще может быть варианты. Сону ему тоже очень нравится, он без мыслей о своем самом близком друге и дня прожить не может. Правда в том, что, как бы себя Минхён ни пытался успокоить, сказанное Сону звучало именно в том смысле, о котором он страшился подумать, и это заставляло третьеклассника теряться в догадках и теориях, которые возникали на пустом месте так же быстро, как и рассыпались в прах, не выдерживая критики.

– Да? Значит, я так устал, что это мне приснилось, – поспешно уходит с темы Минхён, вновь потирая затекшую шею, – А на это забей, пустяки, – беззаботно добавляет он, указывая на нее, – Через часок-другой пройдет, что, мы разве в первый раз находим себе приключения на одно место? – Сону смеется, а Минхён с теплотой думает о том, что хотел бы всегда вот так заставлять смеяться своего друга, лишь бы в его голове не было тягостных мыслей, которые каждый раз стремительно к нему возвращаются с наступлением утра.

– Уже уходишь? – удивленно вскидывает брови Хван, – Постой, ты не ел со вчерашнего дня, давай, я приготовлю завтрак, – предлагает он, уже порываясь бежать к холодильнику, но Сону объясняет свой отказ обстоятельствами, за которые Минхён вновь чувствует свою вину, – Прости, мне не стоило дергать тебя глупыми предложениями, из-за которых ты сорвался с ужина. Звони, если тебе что-то понадобится после встречи с отцом, – они оба грустно усмехаются, примерно представляя, что это значит, и медленно выходят в коридор. В душе что-то обиженно скребется, и чувство, что Минхёну сейчас не следует отпускать Сону, невыносимо давит на его плечи и волочится за ним тяжелым грузом, но кто он такой, чтобы не давать другу встретиться со своими проблемами лицом к лицу, как подобает мужчине? Ему остается лишь надеяться на то, что Сону удастся разобраться с ними достойно и без лишних ран на сердце, которых у него и так уже бесчисленное множество.

– Не благодари, вчера мы оба наломали дров. Главное лишь, что нам удалось убраться целыми и невредимыми. Ну, почти, – с иронией добавляет Минхён, заботливо касаясь небольшой раны на скуле Сону и по-дружески толкая того в плечо. Сону тянется к нему за объятием, и старший не может отказать ему в этой роскоши, слегка похлопывая его по спине. Сону обнимает его чуть крепче, чем обычно, и Минхён с трудом убеждает себя, что это ему только кажется.

– Постарайся больше не попадать в такие ситуации, ведь рано или поздно меня может не оказаться рядом, – этот совет дается Минхёну нелегко, но он не может не произнести его вслух. Если что-то когда-нибудь случится с Сону, он не сможет себе этого простить. Потому что у него нет человека ближе и роднее, чем этот потерявшийся, запутавшийся, смотрящий на мир исподлобья парень, сердце которого на самом деле может вместить целый мир, если только он захочет его ему открыть. А Минхён постарается поспособствовать этому, несмотря на то, что надежды на это с каждым годом, увы, становится все меньше.

– Пока, еще увидимся, – прощается Хван, закрывая дверь за другом. У него впереди целый день одиночества, которое его не может не радовать, так что он возвращается на кухню, чтобы начать этот самый день с завтрака, о котором ему как раз вовремя напомнил пустой желудок своим приглушенным урчанием. Минхён еще раз напоследок бросает взгляд в окно, находя в толпе удаляющуюся знакомую фигуру, беспокойство за которую после вчерашнего вечера приняло новые, прежде невиданные формы. Но источник этого теперь кроется вовсе не во вспыльчивости младшего, а в той двусмысленной фразе, которая до сих пор Минхёну не дает покоя и уже вряд ли позволит ему вести себя так, будто этого и не было вовсе.

Он постарается. Но ничего не обещает.

to be continued.

за плечами семь незабываемых лет обучения в хогвартсе, наполненных ярчайшими моментами триумфа и всеобщего признания, а впереди – жаркое лето, стекающее по рукам сладким ягодным соком и остающееся на коже легкой тенью загара, который, впрочем, альбусу с его тихим и почти затворническим образом жизни определенно не светил. а еще непомерные амбиции и долгие годы стремлений к чему-то большему, чем просто слава крайне талантливого молодого волшебника, которые жизнь в годриковой впадине продолжала ревниво душить. письма от давнего друга элфиаса дожа с искренними сожалениями о смерти матери дамблдора и подробными описаниями всех тех чудесных мест, где он успел побывать и которые альбусу, несмотря на его желания, не суждено было увидеть, покоились в верхнем ящике письменного стола, заваленного свитками пергамента, вдоль и поперек исписанного аккуратным почерком. альбус, снова и снова перечитывая их, грустно вздыхает и ловит на себе бесконечно печальный взгляд сестры, к которой он тут же мчится, чтобы заставить ее улыбнуться. ариана льнет к нему, ищет тепла и поддержки, и альбус дарит ее, как может, как умеет, изо всех сил сдерживая нетерпеливый скрип зубов от совершенно гнусной и неправильной мысли, что он должен быть не здесь.

альбусу предрекали блестящее будущее со множеством важных для магического мира открытий, но он променял их на небольшой и не настолько ухоженный, как ранее, когда кендра дамблдор была жива, дом в месте, где родился величайший волшебник, подаривший свое имя факультету, на котором ему выпала честь обучаться. аберфорт смотрит озлобленно, видя, как его старший брат вновь и вновь ускользает из дома во двор, чтобы уединиться и отдать себя единственной отдушине, которая у него осталась, – книгам. пока альбус с жадностью поглощает страницу за страницей, он играет с арианой, даря ей всю свою нежность, оттеняемую с трудом сдерживаемым гневом на альбуса, который после всех выпавших на их долю невзгод по воле обстоятельств стал главой их семьи. главой, который грезил о дальних странствиях, господстве волшебников и напрочь отказывался брать на себя ответственность за тот крохотный шаткий мир, ограниченный стенами их дома.

очередное горе в их семье превратило открытого, мудрого и немного чудаковатого альбуса в одинокую и обиженную на весь белый свет тень самого себя. снова пытаясь заглушить чувство вины и сожаление, он устраивается под тенью раскидистого дерева в их дворе, разумеется, не забывая прихватить с собой очередной выпуск журнала о трансфигурации, который буквально недавно вышел в печать. альбус жмурится от солнечных лучей, с энтузиазмом впитывая в себя каждое прочитанное слово, и шелестит страницами, внимательно рассматривая каждое изображение на них. лишь так у него получалось на время уйти от тех проблем, которые коварно поджидали его всякий раз, когда он переступал порог родного дома, и лишь так у него выходило погружаться в собственные мысли, из которых его потом было невероятно тяжело извлечь. но чужой голос, неожиданно раздающийся рядом, моментально отрывает его от чтения, заставляя чуть вздрогнуть.

альбус вскидывает удивленный взгляд и видит перед собой незнакомца, который бесцеремонно подсаживается рядом. дамблдор в замешательстве: в годриковой впадине практически не было его ровесников, так что присутствие этого молодого человека само по себе вызывает вопросы. альбус не в восторге от того, что кто-то внезапно оторвал его от любимого занятия, да еще и настолько резко, будто минуя момент знакомства, который, честно говоря, альбусу в силу его подавленного настроения хотелось надолго оттянуть.

– ах, мисс бэгшот, – удивленно вскидывает брови дамблдор, глядя на соседний дом, в котором жила известный знаток истории магии, – верно, припоминаю, она говорила, что ее скоро навестит ее внук, – говорит он, скорее, больше рассуждая вслух, чем отвечая случайному гостю, – меня зовут альбус дамблдор, очень приятно познакомиться, – прежде не желавший с кем-либо контактировать альбус бы посчитал свои слова ложью, если бы юноша, представившийся геллертом, не выглядел так, что с ним невольно хотелось продолжить общение, – «трансфигурация сегодня», – отвечает альбус, опуская взгляд на журнал в своих руках, – один волшебник пытается оспорить закон гэмпа, что само по себе звучит безумно, но у него есть несколько интересных аргументов, – объясняет он, не зная, будет ли это интересно геллерту, – что ж, я рад, что в этом месте появился кто-то, кто не пытается угостить меня печеньем, – усмехается дамблдор, намекая на средний возраст жителей годриковой впадины, – добро пожаловать. ты ведь из дурмстранга? – с неподдельным интересом спрашивает альбус, у которого глаза загораются любопытством от упоминания таинственной школы, местоположение которой тщательно скрывается. для дамблдора эта встреча – шанс обменяться опытом и получить хотя бы крупицу знаний о мире за пределами англии, которых ему так сильно не хватало. тем более, светловолосый геллерт выглядит так, что оторвать свой взгляд представляется сложной задачей.

уныние. единственное чувство, которое дамокловым мечом нависло над годриковой впадиной, отравляя каждого ее жителя горько-сладким ядом ощущения спокойствия и мирного стабильного существования. магические войны вот уже много столетий не сотрясали мир волшебников, и все уже давно успели позабыть о том, насколько хрупок и беззащитен мир, скрытый от глаз маглов. всего одно неверное движение, всего одна неосторожная мысль – и вот уже все переворачивается с ног на голову. альбус смиренно молчит, отчаянно сопротивляясь чахлой бездеятельности, которая коварно тянет свои руки к его горлу, и лишь мечтает о том, чтобы не скрывать свою истинную природу от тех, кому магия была неведома. его манят тайны, открытия, он мечтает о преобразованиях и реформациях, которые могут в корне изменить все, что каждый человек привык считать привычным, правильным и понятным. именно поэтому он так стремился разделить с дожем незабываемые моменты кругосветного путешествия, и именно поэтому ему было так тяжело дышать в собственном доме, который день за днем тупым ножом ранил и резал крылья вдохновения, что с детства росли за спиной дамблдора. он с нежностью, смешанной с болью, смотрел на своих брата и сестру, уже перестав считать драгоценное время, которое он, как ему казалось, теряет здесь, в доме его семьи, в котором, кажется, крепко обосновались несчастья и горе.

поэтому встреча с кем-то, кто так же страдает от убивающей любую инициативу безмятежности, была настоящим подарком. альбус не знает, как успокоить свой стремительно нарастающий энтузиазм, поэтому пытается сосредоточиться на том, что нельзя доверять первому встречному, но с каждым произнесенным геллертом словом интерес дамблдора становится все внушительнее. он внимательно слушает чужую речь, не оставляя ничего без своего внимания, и честно говоря, не знает, как ему реагировать на все сказанное. слишком уж в нем много спорного, удивляющего, но, тем не менее, приковывающего. альбус отмечает про себя, что у его нового знакомого необычайное умение говорить и убеждать – такое он сразу чувствует, потому что обладает аналогичным.

– трансфигурация – дисциплина, которая может заинтересовать не каждого, – растерянно произносит дамблдор, опуская взгляд на экземпляр своего любимого журнала, – она требует большой концентрации, точности и огромных знаний, выходящих за рамки одного лишь заклинания, поэтому она порой может казаться несколько скучной. но стоит только вникнуть в ее суть, и результат может оказаться ошеломляющим, – в планах альбуса было много исследований в этой области, но в возможности их воплощения он теперь сильно сомневается, – в школе это был мой любимый предмет. а еще заклинания. конечно, не могу сказать того же об истории магии, да простит меня твоя бабушка, – беззлобно смеется альбус, вглядываясь в чужое лицо и не решаясь задавать бестактный вопрос. что же натворил этот геллерт, чтобы оказаться здесь? для одних жизнь в годриковой впадине – рай, о котором можно только грезить, а для альбуса – настоящая тюрьма, и он готов с уверенностью заявить, что и для геллерта – тоже.

– «быть может, вас ждет гриффиндор, славный тем, что учатся там храбрецы», – гордо выпрямляется дамблдор, цитируя одну из песен распределяющей шляпы, – дисциплины в хогвартсе вполне хватает для того, чтобы воспитать сильных и честных волшебников. и, как правило, всем кажется, что этого достаточно, – с легкой грустью в голосе добавляет альбус, которому всегда было мало пространства в магии, которое ему давала школа, а затем ухмыляется, – да, я читал про методы вашего обучения. мне они показались довольно… экспериментальными. не думаю, что их нужно ставить во главе всех других целей воспитания волшебников, но для развития ощущения двойственности магии и понимания многих ее возможностей – безусловно.

слова геллерта буквально предостерегают дамблдора от сомнительных мыслей, заставляют опасаться суждений случайного гостя, но вместе с тем просто кричат о желании быть узнанным и признанным. том же желании, что давно охватило сердце альбуса колкой гордыней, которая вновь болезненно съеживается, когда молодой волшебник слышит голос своего младшего брата, стоящего на крыльце их дома. дамблдор невольно поджимает губы и раздраженно отводит взгляд – аберфорту было совсем необязательно показываться перед геллертом, который, как альбус понял уже по нескольким минутам общения, отличался особой проницательностью.

– что ж, мне нужно идти, – с нескрываемой грустью в голосе произносит старший из семейства дамблдоров, поднимаясь с травы, – было очень приятно познакомиться с тобой, геллерт, – альбус протягивает собеседнику ладонь для рукопожатия, и трудно сказать, что за странное чувство он испытал в момент прикосновения к чужой прохладной коже, – я был бы рад снова увидеться, может быть, в доме твоей бабушки, если мисс бэгшот будет столь любезна оказать мне эту честь, – альбус мягко улыбается, глядя в чужие светлые глаза, и, наконец, не без труда решается уйти, – ах, да, и вот мой журнал. если тебе все-таки будет интересно.

альбус очень надеется, что геллерта действительно заинтересует трансфигурация. и не только она.

уходить не хочется, уходить даже как-то неестественно больно, потому что впервые за долгое время благодаря геллерту альбус почувствовал что-то, отличное от безмятежной, утягивающей в трясину спокойной вседозволенности маленькой деревушки и, разумеется, сводящего с ума бессонницей чувства вины, от которого нигде не спрятаться. по ночам альбус пересчитывает по пальцам, кого он успел подвести за свою короткую жизнь: родителей, которые пытались сделать все для благополучия их семьи, но череда злополучных обстоятельств решила все за них, брата, который каждое утро смотрит на него исподлобья, зная, что мысли альбуса витают где-то далеко, за семью морями, свою бедную сестренку, каждый прожитый день для которой – огромное испытание и очередная галочка в календаре. мерлин, он даже умудрился подвести своих друзей, особенно дожа, который с нетерпением ждал его решения относительно их долгое время планировавшихся странствий. в глазах окружающих альбус дамблдор – пример для своих сверстников, волшебник с ярким будущим, но по своему собственному мнению он неудачник, коих во всем свете не сыскать. оттого ему и хочется узнать своего знакомого лучше, ведь у того, несмотря на беспокойную последовательность взлетов и падений, совсем другое отношение ко всему, что происходит в его жизни.

в тени их скрытого от любопытного взора сада ариана обнимает альбуса, а он зарывается в ее пшеничные волосы, со сдавливающей грудь грустью вдыхая хорошо знакомый аромат. она пахнет совсем, как мама, – лавандой, любимыми тыквенными пирогами и, совсем немного, чабрецом. для аберфорта это запахи дома, спокойствия, доброты. для альбуса – предвестники боли, несчастья и стремительного увядания.

это странно, но альбус думает о своем соседе почти постоянно. за завтраком, когда пропускает мимо ушей невинные шутки брата, которыми он пытается развеселить их сестру, за чтением книг, которые он уже почти наизусть знает, даже за написанием писем своим друзьям, которые, логично предположить, должны были отвлечь его от его от угнетающих мыслей о собственной стагнации. они далеко, в своих собственных заботах, а геллерт здесь, в паре шагов, так же, как и он, изнывает от безделья. это подкупало, завораживало и заставляло думать, будто они находятся в одной лодке. они обмениваются сдержанными приветствиями по утрам, находясь по разные стороны от резной ограды, и от этого простого жеста вежливости у альбуса внутри разгорается пожар. ему хочется бросить свои дела, чтобы жадно поглощать все, что геллерт ему поведает о незнакомом дамблдору волшебном мире. а еще скользить взволнованным взглядом по чужой светлой коже. альбусу стыдно за все его мысли, которые прочно заняли его голову с приездом гриндевальда, и аберфорт замечает, что его старший брат задумчив и отстранен даже больше обычного.

когда полуденный зной постепенно сменяется сумеречной прохладной, а на западе по небу уже расплескалась нежно-розовая краска, в комнату сыплющего невербальными заклинаниями для уборки альбуса грациозно влетает и приземляется на стол небольшой клочок пергамента. дамблдор удивляется и осторожно разворачивает неожиданную записку, в самом низу которой стоит небрежная подпись, и от ее вида внутри альбуса поднимается непреодолимое воодушевление. предложение геллерта звучит крайне заманчиво, особенно в тот момент, когда аберфорт занят прогулкой с арианой, поэтому альбус, толком не понимая причины своего волнения, решает принять приглашение соседа. он окунает перо в чернила и пишет на том же самом пергаменте краткое «премного благодарен и с удовольствием составлю тебе компанию в отсутствие мисс бэгшот. альбус». когда ответ отправлен, уже через пару минут старший дамблдор оказывается на пороге чужого дома, спешно поправляя рукава своей молочного цвета рубашки.

– в детстве я бы все отдал для того, чтобы оказаться один в целом доме, но ты, похоже, не из таких людей, – произносит альбус, лучезарно улыбаясь, когда перед ним открывается тяжелая дубовая дверь, – здравствуй. спасибо за приглашение, я как раз закончил с уборкой, – ему давно не было так легко с кем-либо говорить. и, кажется, он уже успел забыть это неповторимое чувство, которое удалось вернуть его случайному соседу.

[nick]Albus Dumbledore[/nick][sign] [/sign][icon]http://s8.uploads.ru/t/QHo3m.gif[/icon]

Руки непроизвольно тянутся к груди, чтобы проверить, почему внутри так больно. Минхён хочет, чтобы причиной тому было что-то естественное, физическое, хорошо знакомое доктору, что живет с ним в одной квартире, но его пульс ровный, как и в любой другой ситуации, а размеренные вдохи не приносят ни дискомфорта, ни желаемого облегчения. Все это Минхёну кажется, все это лишь в его голове, и он саркастически ухмыляется, упиваясь тем, каким жалким он стал в собственных глазах, когда придумал себе красивую историю о соседе, будто сошедшем со страниц любимой ученицами Минхёна манги, в которых он старательно пытался взрастить любовь к классической литературе.
Он Сону – тихая буря, что бушует внутри уже не первый месяц, и Минхён совершенно ей не сопротивляется, полностью отдаваясь во власть непреодолимой стихии. Он восхищается им, когда уютно утыкается носом в его шею, зная, что сейчас этот сонный и взлохмаченный «Сону-я», чьи ресницы трогательно дрожат от солнечного света, поднимется с кровати и превратится в доктора «Он Сону», от которого зависят чужие жизни. Минхён чувствует невероятную гордость, когда Сону делится с ним подробностями очередного рабочего дня, и с упоением слушает, поглощая каждое слово и изо всех сил пряча горькое разочарование, лишающее сна и покоя. Да, Сону не может проводить с ним много времени. Работа Сону очень важна. Возможно, важнее, чем Хван Минхён, смиренно ожидающий его дома и засыпающий на кухне рядом с остатками разогретой для Сону порции ужина. Так Минхён привык утешать себя, отодвигая собственные потребности на второй план, и его это устраивает до тех пор, пока у него есть возможность отдавать Сону всю любовь, что переполняет его до краев.
Джисон говорит, что так нельзя, но Хван лишь беззаботно машет рукой в ответ, мысленно молясь, чтобы старший замолчал и перестал мучить его мыслями, которые он уже давно подавляет. Он обещает Джисону, что будет счастлив, клянется миру и самому себе, что все будет хорошо. Когда Минхён вынимает из шкафа свою лучшую рубашку, он проигрывает эти слова в своей голове снова и снова, как какое-то древнее заклинание. Он повторяет их себе, в очередной раз проверяя наличие в портмоне двух билетов в кино на какую-то оскароносную мелодраму, и убеждает себя в их правдивости, когда на часах почти полночь. «Все будет хорошо» – клеймо на сердце, сигаретный дым в легких, билеты, выброшенные в мусорное ведро. Минуты превращаются в часы, но Минхён не отходит от окна на кухне, надеясь, что созерцание ночного города хоть как-то успокоит его хрупкие нервы.
Входная дверь тихонько скрипит, но Минхён и плечом не ведет. Он знает, что кое-кто сейчас осторожно коснется его плеч и обхватит сзади руками, опаляя его длинную шею горячим дыханием. Хван выучил эти милые привычки, словно чертову мантру, но чужое тепло, контрастирующее с удивительно холодными губами, снова и снова заставляет его взволнованно вздрагивать.
– У меня… были дела по работе, – наглая ложь, но Сону поверит, ведь это оправдание так близко ему, и плевать, что Минхён не выпаливает в лицо обиженное «ты забыл, что мы сегодня договаривались провести время вместе», – Ерунда, ничего серьезного, – мягко произносит Хван, ловко освобождаясь от объятий и поворачиваясь лицом к Сону, – А ты сегодня еще позже обычного. Знаешь, если ты продолжишь так задерживаться, у тебя просто не останется сил, – Минхён тянется к темным волосам Сону, заботливо приглаживая выбившуюся прядь. Внутри снова что-то обеспокоенно колотится, бьется, кричит тоскливым «Хван Минхён, ты просто идиот», но он не может найти в себе сил сказать правду. Потому что Сону слишком много работает.